Александр Листовский - Конармия[Часть первая]

Внезапно налетел жаркий ветер. Пробежав по иссохшей траве, он понес вдаль перекатами седоватую волну ковыля. Ветер донес приглушенный расстоянием шум. Шум приближался, и вместе с ним по высокой здесь насыпи железнодорожного полотна в степь медленно выполз товарный состав.

Оборванные люди, с черными от пыли и пота, истощенными лицами, тяжело брели рядом с вагонами, упираясь руками в подножки и поручни. Старик машинист выглядывал из будки чуть посапывающего паровоза. Голова машиниста под форменной с грязновато-белым верхом фуражкой была обмотана окровавленной тряпкой. Опустив руку, он помахивал гаечным ключом, словно подгонял приуставшую машину… Вдали, за белыми домиками степного полустанка, виднелись дрожащие в сизом мареве дымы уходивших эшелонов. 5-я Украинская армия Ворошилова почти в непрерывных боях против немецких оккупантов, с огромным количеством беженцев отходила к Царицыну. Семьдесят девять ее поездов уже подходили к Северному Донцу. Последний, восьмидесятый, отстал.

От полустанка навстречу поезду показался всадник в черной папахе. Он ехал шагом на худой маленькой лошади. На его круглом, с мягкими чертами загорелом лице лежала глубочайшая усталость. Поникшие светлые усы словно подчеркивали эту усталость.

— Ты машинист? — спросил он, подъезжая и направляя лошадь по ходу поезда.

— Я машинист, товарищ Пархоменко, — глуховатым голосом ответил старик.

— Что же ты так тихо везешь?

— Садись тогда ты, Александр Яковлевич, может, у тебя лучше дело пойдет, — сказал старик с едва уловимой мрачной иронией.

Пархоменко, недоумевая, посмотрел на него воспаленными от ветра и бессонницы глазами.

Машинист обернулся и показал на людей, тяжело бредущих на крутой насыпи. Ноги их скользили, песок и щебень сыпались в ров, а они, согнувшиеся, напряженные, продолжали идти, опустив глаза в землю.

Александр Яковлевич понял, что поезд движется почти одной силой этих людей.

— Видал донских бурлаков? — попробовал пошутить машинист, но тут же нахмурился и отвернулся.

— Что с паровозом? — спросил Пархоменко.

— Вода кончается. Сейчас совсем станем…

— Ты что, ранен? — Александр Яковлевич кивнул на обмотанную голову старика.

— Да так, чуть царапнула, — с пренебрежением сказал машинист.

Пархоменко слез с лошади и, опустив подпруги, направился навстречу тихо катившимся вагонам. Лошадь, тычась мордой в спину хозяина, пошла следом за ним. Все эти дни ни он, ни сам Ворошилов почти не смыкали глаз. Немцы упорно наседали на отходившую армию. Правда, вчера их ряды основательно потрепали, и ночь прошла спокойно. Но каждую минуту можно было ждать нового нападения, и теперь Пархоменко мучила мысль — как бы поскорей подогнать отставший эшелон.

Глядя на подавленных зноем, устало шагавших людей, со всех сторон облепивших вагоны, видя их осунувшиеся, истомленные лица, он чувствовал, что никакая сила не заставит их двигаться быстрее. Однако, приметив знакомых шахтеров, он все же сказал:

— А ну, друзья, нажмем! В шахте-то похуже бывало! Седой шахтер освободил одну руку и поправил фуражку на голове.

— Не уговаривай, Саша, знаем, — хрипло сказал он. — Ты вот на что посмотри…

Рядом с ним, упираясь изо всех сил в подножку, шла располневшая женщина. Ее молодое лицо было сплошь покрыто черными потеками пота. Маленький сынишка семенил за ней, держась за подол.

— А ну, позволь, милая. — Александр Яковлевич осторожно отстранил женщину и, закинув поводья на руку, встал на ее место. — Тебе при твоем положении здесь делать нечего. Иди отдыхай.

— Правильно, Саша, — похвалил старый шахтер. — Я уже ей говорил, не хочет уходить. А тебя вот послушалась. Хорошо… Ну а насчет того, что хуже бывало, так это ты, милый, не прав. Хуже, чем сейчас, нам еще не бывало… Воды нет. Хоть бы дождь, что ли, пошел. Грудь горит. Смерть пить охота.

Пархоменко снял флягу, взболтнул ее и подал шахтеру.

— А ты? — удивился шахтер.

— Не хочу. Я только напился. Пейте, друзья. Фляга пошла по рукам.

Пройдя некоторое время вместе с шахтерами, Александр Яковлевич возвратился к голове поезда. Машинист, высунувшись в окно, всматривался в широкую степь.

— Увидел что? — спросил Пархоменко.

— Пыль в степу! — коротко сказал машинист.

Александр Яковлевич одним махом вскочил на подножку. «Пыль в степи» было боевой тревогой для воро-шиловцев-луганчан на походе. Это означало, что снова пылят к полотну немецкие кавалеристы на короткохвостых раскормленных лошадях. Раньше, когда эшелоны шли вместе, это не представляло особой опасности. Теперь для отставшего эшелона нападение было серьезной угрозой.

Пархоменко прикинул на глаз расстояние до впереди идущего поезда. Далеко. Верст пять. Но, возможно, услышат.

— Давай сигнал! — сказал он машинисту. Выпуская последние пары, тревожно завыл паровоз.

Эшелон остановился. В вагонах заплакали дети. Несколько сот вооруженных мужчин — шахтеры, металлисты, рабочие луганских заводов — выбежали на ту сторону рва и, щелкая затворами винтовок, стали занимать позицию вдоль полотна железной дороги.

— Вот жизнь! — сказал машинист. Он полез на тендер и стал прилаживать ручной пулемет.

— Умеешь? — удивился Пархоменко.

— А как же! — старик с явной гордостью посмотрел на него. — Я ж машинист. Как мне машину не разуметь? — произнес он вдруг молодым голосом.

В степи прокатился орудийный выстрел. Послышался все нарастающий свист. Снаряд разорвался неподалеку от пути, взметнув бурую тучу земли.

Пархоменко спрыгнул с подножки и, ведя лошадь в поводу, направился к залегшим бойцам. Прямо на него набежал с мешком на спине давешний старый шахтер,

— Ты куда, дед, с мешком? — спросил он.

— Гранаты тут, товарищ дорогой, — торопливо ответил шахтер.

— Смотри не взорвись! — Александр Яковлевич нагнулся и сильной рукой поправил мешок.

— Еще чего! Я их уж раз двадцать таскал. И все живой! — Шахтер легкой побежкой пустился вдоль полотна.

Среди эшелона вновь разорвался снаряд. Загорелся один из вагонов. Повалил густой дым. В нем, как в тумане, забегали женщины с кричащими детьми на руках.

Клубившаяся в степи пыль приближалась. Солнце садилось, и на кровавом фоне заката стали видны броневик и черные силуэты скачущих всадников. По блестящим, лакированным каскам Пархоменко узнал немецких улан. Они стремительно приближались, ширясь по фронту. Обстрел прекратился… Над строем улан сверкнул длинной искрой блеск обнаженных сабель. Все притихло. Только слышался катившийся по земле конский топот.

— Огонь! — громко крикнул Пархоменко.

Почти в упор ударили пулеметы. С бронеплатформы полыхнули картечью две трехдюймовки. Лошади дыбились, падали и катились по земле, давя своих седоков. Но остальные, широко разомкнув строй, продолжали мчаться к полотну железной дороги.

— Встать! За мной! — крикнул Пархоменко, выбегая вперед. — На штыки их, ребята!

Шахтеры бежали за ним, кто выставив штык, кто схватив винтовку за ствол. Уланы наскочили плотной массой рыжих коней. В пыли замелькали сабли, приклады, штыки. Шахтеры сильными руками срывали всадников с седел, кололи штыками, сами падали под ударами сабель, но никто не побежал и не оставил товарищей.

Подняв брошенную винтовку, Александр Яковлевич дрался вместе с бойцами. Вдруг он увидел прямо перед собой искаженное злобой лицо офицера. Сверкнув высоко поднятой саблей, офицер обрушил удар, но Пархоменко успел вовремя прикрыться винтовкой. Офицер покачнулся в седле и выронил саблю.

— Бегут! Бегут! — на разные голоса закричали шахтеры. — Бей их, братва!

Уланы кучками и поодиночке покидали место схватки. Вслед им щелкали выстрелы. Пыль быстро рассеивалась, открывая широкий вид на холмистую степь. Выйдя из-под обстрела, уланы сбивались в колонну. Но тут навстречу им показались из балки какие-то всадники в красных рейтузах и таких же красных пилотках[5]. Они были кто в солдатских гимнастерках, перехваченных ремнями, кто в голубых гусарских доломанах. Впереди ехал на вороной лошади тонкий всадник, очевидно командир.

— Что за кавалерия? — недоумевал Пархоменко. — Откуда она?

И тут произошло неожиданное. Подпустив улан на близкое расстояние, гусары выхватили блеснувшие шашки и с криком понеслись в атаку на них.

— Вот жизнь! — весело сказал подошедший к Пархоменко старик машинист. — Да кто ж это такие?

Пархоменко молчал. Не отрывая глаз от бинокля, он наблюдал за схваткой. Его внимание привлек молодой командир, и он с восторгом, сам не замечая того, только ахал и покачивал головой. И было чему удивляться. Командир мелькал то тут, то там, и где бы ни появлялся его вороной конь, уланы валились из седел. Одну минуту; ему показалось, что командир исчез, окруженный уланами. Но нет, вот он вновь появился, и сверкающий круг его широко пущенной сабли словно венцом накрыл место схватки…